* * *

Перед тем, как проверить отделения для более сложных пациентов, мы зашли в помещение, где хранятся исторические документы.

У меня в руках раритет — «Законы о безумных и сумасшедших. С приложением свода разъяснений по кассационным решениям». Эта книга, судя по всему, была одной из самых популярных здесь. До сих пор в клинике хранят отчеты о работе и лечении душевнобольных за весь период. Мне попался такой отчет за 1910 год. Примерно в то же время были разработаны главные инструкции для персонала и даже на случай возникновении ЧП (речь о побегах в первую очередь, которое случалось довольно часто). Читаю документы по одному такому случаю:

«Директору окружной лечебницы для душевно-больныхъ. Тюремная инспекция просит Ваше Высокородье сообщить о сбежавшемъ из лечебницы ссыльно-каторжномъ Исмаиле Щурбакове съ описашем его приметъ и званш до осуждения для распоряжения по его розыску».

О Владимире Николаевич К. (поскольку речь о медицинских данных, то раскрывать фамилию нельзя даже в таких исторических случаях) известно, что он 1900 года рождения, краснофлотец, в годы войны совершил два подвига, за что был награжден Орденом Красной Звезды. Не знаю, что за преступление он совершил, но в 1947 году попал в «Бутырку», а оттуда был вывезен на психиатрическую экспертизу в больницу. Диагноз при поступлении — «депрессия». Судя по записям врача, озлоблен и агрессивен.

Или вот в том же 1947 году попал из «Бутырской тюрьмы» в клинику красноармеец Иван Павлович Ф. В медкарте сказано, что жалуется на головные боли и видения.

В сейфе больницы хранятся истории болезни пациентов, которые попав сюда, так и не вышли. Вот, к примеру, дело некоего Владимира Александровича Б. Начато в 1947 году (пациенту тогда было 35 лет), окончено в 2015-м. Больной прожил здесь 68 лет и умер в 102 года!

В самом большой палате мужского отделения нет не только дверей, но и перегородок (выглядит все так, будто кровати стоят в коридоре на открытом пространстве). Спрашиваю у больных:

— Здесь есть те, кто находится больше 10 лет?

Пациенты поднимают руки. Много-много рук.

— 16 лет тут, — говорит мужчина. — За убийство и нанесения тяжких телесных повреждений попал. Суд признал невменяемым, назначил принудительное лечение. Считаю, что уже вылечился.

— И я 16 лет уже, попал за изнасилование, — выкрикивает лысый мужчина. — Я бы уже давно в колонии отсидел свое и дома был. А тут меня держат и держат. Близких у меня нет.

— Я тут 20 лет, но сам понимаю, что еще должен какое-то время полечиться, — неожиданно заявляет его сосед. — Я много людей убил. Боюсь, что это повторится.

— А я уже никогда не совершу того, что сделал, — уверяет другой, попавший сюда за серию изнасилований. — Отпустите меня домой. Счет годам потерял.

— Живу 22 года здесь, — подхватывает очередной больной. — Не отпускают. В 2000-м году взял в заложницы медсестру больницы и пытался сбежать.

— А я 23 года, — звучит новый голос. — Родные не хотят забирать меня домой. Я жену и мать убил. Сжег в туалете. Но это по болезни произошло, а она ушла совсем.

— Совсем ушла? — переспрашивает лечащий врач.

— Совсем-совсем.

— Саш, но голоса-то тебя беспокоят по-прежнему?

— Уже не слышу, — парирует больной.

Получается, что все, кто слишком долго находится в больнице, попали сюда после совершения тяжких и особо тяжких преступлений. Если бы суд назначил им конкретный тюремный срок, они бы давно освободились. А так, выходит, сидят и лечатся бессрочно.

— Я ознакомился со всеми законами, — заявляет Михаил. — Считаю, что мои права нарушаются. Дело в том, что комиссия, которая регулярно рассматривает вопрос освобождения, смотрит почему-то не на мое состояние, а на мои преступления. Я им говорю: «Зачем вы читает мое уголовное дело? Вы что прокуроры?»

— Задача, понять — не повторите ли вы это, когда вас выпишут, — объяснят доктор. Но пациент во многом прав. Врачи боятся выписывать тех, кто насиловал и убивал.

— Был тут один, — говорит сопровождающий медик. — Он, оказавшись на воле, в тот же день по дороге домой убил человека. Можете представить, через ЧТО мы прошли после этого? Проверки, допросы.

Видимо, после этого инцидента врачи стали боятся даже предлагать переводить пациента на амбулаторное лечение (закон это позволяет). Считают, что пусть прокурор берет на себя такую ответственность. Но разве блюститель законности знает тонкости психики так, как они? Разве это он наблюдал за больным долгие годы?

В общем, и он остерегается вмешиваться. Потому так мало выписавшихся из этой больницы. Потому и жалуются правозащитникам родные пациентам. Но как можем мы взять на себя ответственность и сказать, что вот этому давно пора на волю, а этому нет?

Одно из обращений к нам касалось парня-детдомовца, который был задержан за совращение несовершеннолетнего. Его дядя считает, что он в полном порядке, борется за освобождение, пишет во все инстанции.

— Мы за ним наблюдаем и оснований для выписки не видим, — говорит лечащий врач. — Как только в отделении попадает новый пациент-подросток, он сразу «вьется» около него, пытается соблазнить.

«Я богочеловек, — так начинается заявление, которое передает нам один из пациентов (догнал в коридоре). — Я стяжатель рая на Земле. Рай — это когда все товары и услуги будут бесплатны. И это несколько адаптированный вариант «майских указов» президента. Бог хочет, чтобы рай был построен с моим участием, а для этого меня необходимо побыстрее освободить. Сейчас нарушается мое право на свободу и личную неприкосновенность. Я здоровый и невиновный. За подтверждением всего вышесказанного предлагаю обратиться в ФСБ по месту жительства».

Так называемое интенсивное отделение отличается тем, что есть и двери, и перегородки из решеток. Здесь живут пациенты, чье поведение непредсказуемо. Особо опасные и особо несчастные. Сейчас в отделении помимо «местных» лежит 21 «приезжий» (привезли из разных психиатрических больниц). Они на вопросы почти не отвечают. Да и не все могут говорить в принципе. Один из пациентов, к примеру, лежит, сучит ножками и мычит. Кто-то качается в забытьи, кто-то постанывает.

На момент нашего визита молодой парень лежал в отдельной палате. Специальными перевязками зафиксировали его руки и ноги.

— Иначе он себе наносит раны, — говорит доктор. — Тяжелая патология. Его отец считает, что только у нас он может выжить. В других больницах он буквально рвал сам себя на части. Вам это трудно представить, но поверьте, такое бывает. Мы несколько раз организовывали видеосвязь с отцом: приносили сюда компьютер, родитель мог в режиме онлайн видеть сына.

Медики переворачивают парня, показывают, что пролежней у него нет.

— Как вы себя чувствуете? — пытается достучаться до его сознания. Он только вертит головой.

В женском отделении очень много тяжелых. Находится там морально трудно, потому что их истории просто потрясают. Почти все женщины оказались тут после насилия и убийств. Их жертвы — самых близкие люди.

Мария поливала старенькую бабушку кипятком, пока та не «сварилась» заживо.

Наталья убила маму за то, что та заставляла ее есть (сейчас девушка весит 37 кг, кормят ее через зонд).

Катерина оставила на помойке умирать новорожденного сына.

Вероника выбросила младенца из окна.

Светлана задушила детей подушкой.

Лида утопила ребенка в ванной.

— Все эти убийства по бредовым мотивам, — говорит врач. — Женщины были больны и до их совершения, но старались контролировать эмоции, сами себя сдерживали. И их странности никто не замечал. А беременность и роды — мощнейший провокатор. Чаще всего женщине начинает казаться, что ее ребенок неизлечимо болен. И чтобы облегчить его «страдания», она принимает решение убить.